– Приехали, – засмеялся Кевин. – Здорово я вас разыграл, да?

– Да, очень смешно, – искусственно улыбнулась агенту я.

Меня провели через небольшое здание гаража, заваленного коробками из-под заварной лапши и пиццы, бутылками машинного масла и бензиновыми канистрами. У стеллажей слева стояли две новенькие газонокосилки, а по центру – блестящий черный мотоцикл с золотой звездой шерифа на боку. Кевин открыл передо мной дверь в узкий коридор с серыми бетонными стенами и грязным ковролином на полу.

– Направо, Мария, – подсказал мне Кевин.

Моему взору открылась комната для допросов – немного большего размера, чем моя тюремная камера, со старым деревянным столом по центру и рядом черных железных стульев с протертыми тканевыми сидениями. Во главе стола сидели два прокурора, ведущих мое дело, – рыжеволосый бородатый Эрик Кенерсон в прямоугольных очках в тонкой серебристой оправе и идеально выглаженном темно-синем классическом костюме и темноволосый с густой бородой Том Сандерс в черном. Слева – девушка-стенографистка в круглых очках с большими, будто совиными глазами, пряталась за экраном черного ноутбука. Рядом с ней – агент ФБР Мишель Болл, как всегда, при параде, с аккуратным макияжем и маникюром, а напротив расположились оба моих адвоката: Боб в розовом галстуке-бабочке и Альфред в василькового цвета костюме, идеально подогнанном по стройной фигуре. Когда я вошла, будто на элитном приеме, все присутствующие встали, а мои адвокаты по очереди протянули мне руки для приветствия. Прикосновение к их рукам будто передало мне теплую волну поддержки, и беспокойство внутри тут же улеглось.

– Присаживайтесь, Мария, – Кевин указал мне на стул, тоже во главе стола, но с противоположной стороны от прокуроров. – Ах, да. Секунду. Я сниму с вас наручники.

Для этого мне приказали встать в угол комнаты, где агент маленьким ключом отпер замки на моих браслетах:

– Готово. Теперь точно присаживайтесь, – улыбнулся Кевин.

Я тихонько присела на уголок стула.

– Мария, мы пригласили вас, чтобы задать несколько вопросов о вашей жизни и деятельности в США, – произнес отточенную и, очевидно, много раз отрепетированную фразу ведущий прокурор по моему делу Том Сандерс.

– Да, я в курсе, – кивнула я. – Я, как и мои адвокаты, неоднократно предлагала вам поговорить. Еще до всего этого, – я развела в стороны ладони. – Ни до, ни после обыска моего дома я никуда не пыталась уехать. Мне нечего скрывать, я ничего не сделала.

Но суть моего ареста и этих допросов была вовсе не в том, чтобы что-то узнать, а в создании громкого скандала в прессе для возбуждения очередной волны ненависти к России. За этим стояли намного более значимые люди в высших эшелонах власти США, чем мои агенты ФБР и прокуроры. Для достижения этой цели нужно было строго засекретить дело, чтобы широкая публика не увидела абсурдности обвинений против меня и никогда не получила доступа к доказательной базе, которой не было. Секретность придавала также ауру значимости делу. Статью для такого обвинения нужно было выбрать максимально пространную, чтобы обеспечить простор действий и трактовок состава преступления.

Должна признать, что это был блестящий план.

– Что ж, если вы согласны, то предлагаю начать с сегодняшнего дня, – безапелляционно заявил Сандерс.

– Хорошо, – снова повторила я. – Что вас интересует?

С этого самого дня начались допросы меня в маленьком гараже на заднем дворе Александрийской тюрьмы.

Спецшкола

– Мария, тогда давайте, для начала, поговорим о вашем детстве. Вы поразительно свободно говорите на английском языке, будто вас специально готовили для проживания в Америке, – прищурившись сказал Кевин.

– С удовольствием, – кивнула я. – Я расскажу вам все с самого начала.

Нос щекотал травяной ус, торчащий из огромного букета ярко-желтых и красных гербер, разбавленных белыми с желтой сердцевиной ромашками.

«Школа родная 22-я, буду тебя я любить. Школьные годы здесь пролетают, как же их можно забыть», – с крыльца 22-й гимназии новенького здания столичной барнаульской школы пела девочка-младшеклассница в черном платьице и двумя огромными бантами на голове.

Я стояла в первом ряду на белой меловой линии для пятого «Б», девятилетняя девочка в бархатном темно-зеленом платье и лаковых туфельках с золотыми бантиками – довольная и гордая, с большим букетом цветов для классной руководительницы. Ведь меня в числе очень немногих приняли в школу, которая всего несколько дней назад заняла новое здание во дворе моего дома. Старое здание закрыли по причине ветхости, а коллектив учителей и учеников перевели на новое место, и в качестве эксперимента решили собрать один-единственный класс из детей, проживающих в этом районе. Попасть в школу было непросто в виду ее специфики – углубленного изучения иностранных языков. Учить английский там начинали усиленно с первого класса, поэтому, как правило, переводом никого не брали – наверстать три года азов удавалось не всем. Администрация общеобразовательной школы тем не менее поддалась на увещевания местных властей – в российскую школу учеников распределяли по месту жительства. Так в дополнение к прежним, переведенным из старого здания ученикам, добавился «экспериментальный» класс, в который через систему специального тестирования взяли только тех, кто мог догнать своих сверстников в школьной программе.

В первую же неделю в новой школе пришло отрезвление от успехов и падение с вершин Олимпа собственных способностей – мне, ранее круглой отличнице, влепили жирный кол по английскому языку. Было много слез и даже почти отчаяния, но терпение и труд все перетерли, и школу я окончила с медалью. Спецшкола, как ее окрестили агенты ФБР, ничем не отличалась от обычного общеобразовательного российского учреждения – занимались мы по стандартной программе Минобразования, а сверху нас догрузили дополнительными часами английского и немецкого языков. Изучали мы не просто язык, но и литературу, географию и историю на английском языке, отмечали англосаксонские праздники, смотрели фильмы и ставили небольшие пьесы в школьном театре, пели традиционные британские песни, по картинкам изучали Великобританию, а вовсе не США, как полагали в ФБР. Я была обычным российским школьником, может быть, чуть более усидчивым и прилежным – к этому обязывало положение внучки двух бабушек-учительниц и, видимо, гены. Впрочем, эта образованность не раз сыграла со мной злую шутку в США с их де-факто отсутствующей системой общего образования. Частные школы там действительно хороши, но только если у семьи есть хрустящие зеленые банкноты. Если вы не из этих счастливчиков, то хорошо, если вас научат азам чтения и счета, остальное, как говорится, – дело рук самих утопающих.

Дедушкин дневник

– Понятно, – протянул Кевин. – Допустим. И все же ваше увлечение политикой как минимум странно. Вы – молодая девушка,